Слово Святейшего Патриарха Кирилла на I Международном съезде регентов и певчих Русской Православной Церкви

1 декабря в Зале церковных соборов Храма Христа Спасителя в Москве состоялась встреча Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Кирилла с участниками I Международного съезда регентов и певчих Русской Православной Церкви, к которым Святейший Владыка обратился с Первосвятительским словом.

Ваши Высокопреосвященства и Преосвященства! Дорогие отцы, братья с сестры!

Сердечно всех вас приветствую на этом замечательном мероприятии — первом съезде регентов, певцов, всех тех, кто озабочен развитием русского церковного пения. Необходимость такого съезда назрела уже давно. И отрадно, что эта важная инициатива возникла снизу. Инициативы, которые идут снизу, жизнеспособны, потому что они происходят от реальных потребностей людей. И то, что мы все сегодня здесь собрались, это следствие вашей инициативы, которая выражает ваши потребности. Поэтому есть надежда на то, что съезд пройдет благополучно и поможет решить или, по крайне мере, определить те задачи, которые всем нам предстоит решать в будущем.

Как известно, после трагических событий 1917 года история нашей Церкви, а вместе с тем и история пения пошла по двум путям: в зарубежье происходило одно, в нашем Отечестве — другое. В зарубежье были замечательные, особенно в 1920-е — в начале 1930-х годов, хоровые коллективы, которые выехали из старой России и сохраняли традиции дореволюционного пения. Они поражали своими выступлениями как в храмах, так и на светских площадках западное общество. И русское православное пение за рубежом было действительно важным миссионерским фактором, оно открывало многим людям, живущим на Западе, красоту Православия, красоту Литургии и, конечно, величие нашей национальной певческой традиции.

Другое происходило в Советском Союзе. Нельзя сказать, что пение было уничтожено полностью, но ведь закрыто было абсолютное большинство храмов, монастырей, все было разгромлено и никаких профессиональных хоров в 1920-х и 1930-х годах практически не было. Мои родители познакомились на подворье Киево-Печерской лавры в городе Ленинграде, потому что оба пели в любительском хоре. Вот такие любительские хоры и поддерживали тогда традицию русского церковного пения. Но, конечно, совершенно очевидно, что уровень этого пения не был таким высоким, как хотелось бы.

Однако в послевоенные годы положение изменилось в связи с легализацией Церкви. С открытием приходов стали появляться профессиональные хоры, которые в то время возглавляли замечательные регенты дореволюционной школы. Я помню таких регентов, по крайней мере, в Санкт-Петербурге. И в Москве в кафедральном Елоховском соборе хор возглавлял господин Комаров, замечательный регент, удивительный музыкант, хранитель московской церковной певческой традиции. А в Петербурге можно назвать Левина, регента хора санкт-петербургского Преображенского собора, и многих других, кто сохранил эту дореволюционную санкт-петербургскую традицию. И для того, чтобы познакомиться с этими старыми традициями, тогда нужно было приехать в Москву и послушать хор в Елоховском соборе или приехать в Петербург послушать хор в Преображенском или в Никольском соборе, который возглавлял тогда профессор Санкт-Петербургской академии господин Шишкин. Эти хоры были действительными хранителями замечательных традиций. Традиции были очень чистыми — не смешивались и не засорялись.

Но уже в конце 1970-х годов — я могу судить об этом по тому, что происходило в Петербурге — стали привноситься различные другие распевы в петербургскую традицию. Она потеряла свою чистоту. И неожиданным образом я встретился с этой традицией в 1975 году в Хельсинки. Вы знаете, что Финляндия была частью Российской империи. Она сохраняла, кстати, многие законы еще со времен Российской империи, и сохранялось все, что касалось церковного строя. Богослужение в хельсинкском соборе — это было точь-в-точь богослужение столичного Санкт-Петербурга XIX — начала XX столетия. Я на том богослужении был вместе с профессором протоиереем Александром Шмеманом (нас тогда обоих пригласили в Финляндию, чтобы читать лекции), и обмениваясь мнениями, мы оба пришли к выводу, что такого пения, как в Хельсинки, с точки зрения сохранения петербургской традиции уже не было в Петербурге.

Если говорить о состоянии пения в 1970-е годы в Церкви в целом, за исключением Москвы и Петербурга, можно сказать, что в то время надвигался очень опасный кризис. Он был связан с тем, что иссякло вот это регентское племя: умерли те регенты старшего поколения, которые были хранителями традиций, а новых не было. И я как то особенно остро это почувствовал, став ректором Ленинградской духовной академии и семинарии. Мне стало очевидно, что пройдет еще несколько лет и в масштабах Церкви приходское пение может закончиться, потому что не было тех, кто мог бы возглавить церковные хоры. И тогда возникла такая смелая мысль — создать полноценное регентское отделение в Ленинградских духовных школах. Регентские кружки были и в Московской академии и семинарии, и в Ленинградской. Я в таком кружке немного учился. Но это был необязательный кружок: можно было приходить, не приходить, никакой программы не существовало, так, просто, немного нас чему-то учили. А вот для того, чтобы создать систематическое и, что называется, научное, правильное образование регентов, необходимо было создать регентскую школу. Но в то время создать что-то в Церкви было очень трудно, необходимо было получать согласие светских властей. А светские власти в 1970-е годы придерживались строгой позиции: ничего нового в жизни Церкви появляться не должно, Церковь должна сужаться, скукоживаться, ее пространство должно уменьшаться, потому что с религиозной жизнью Советский Союз не связывал своего будущего. И поэтому всякое предложение что-то открыть, будь то храм, часовню, тем более школу, встречало очень сильное сопротивление.

И тогда мне помог опять-таки опыт моей работы и общения, связанный с Финляндией. В Финляндии в православной семинарии в Куопио учились девочки, в том числе и регентскому делу. И вот, взирая на то, как девочки пели вместе с мальчиками, я подумал о том, чтобы девушки у нас учились, потому что невозможно только на одних молодых людях основывать такое серьезное дело, как регентскую школу. И сразу тогда возникла мысль: а не пригласить ли какую-нибудь девочку из Финляндии для того, чтобы, что называется, — скажу немного грубыми словами, но понятными — мозги запудрить властям. И тогда я договорился с одной девочкой по имени Лена Пеццола, которая изъявила желание приехать в Ленинград. А после этого начались тяжелые переговоры с властями о том, что есть потребность, люди из-за границы хотят у нас учиться, а у нас нет таких возможностей. Долго все это продолжалось. В конце концов, со скрипом мне дали разрешение принять Лену Пеццола. Тогда я стал говорить: «Слушайте, но нельзя же одну принять. Если примем одну, то это будет выглядеть как пропаганда. Нам же нужно кем-то из наших разбавить. Мне разрешили разбавить еще тремя. Одна из этих трех была моя родная сестра, другая была супругой одного из учащихся, третья была дочерью одного из протоиереев. И вот четыре человека в 1978 году были приняты на первый курс этого регентского отделения, которое мы называли регентским классом.

Мы пригласили туда замечательных педагогов, которые преподавали в музыкальном училище, в консерватории, и я поставил перед ними задачу сформировать реальную регентскую школу с программой как минимум музыкального училища. По милости Божией очень скоро этот класс превратился в настоящее регентское отделение с десятками молодых людей и девушек, которые там учились. Этот опыт потом был подхвачен Московской духовной академией и уже в 80-е, в 90-е годы мы имели сотни регентов, подготовленных в этих двух школах.

Думаю, что очень важным, переломным моментом был 1988-й, год празднования 1000-летия Крещения Руси. Тогда церковное пение появилось в общественном пространстве. Я вспоминаю исторический концерт в Большом театре. Сколько стоило трудов, чтобы добиться того, чтобы концерт в честь 1000-летия Крещения Руси проходил в Большом театре! Нам долгое время отказывали, предлагали какие-то другие площадки, но, в конце концов, по милости Божией удалось добиться того, что в центре Москвы, в Большом театре, на прославленной сцене обществу, миру была по-настоящему явлена красота русской церковной певческой традиции. Это было событие огромного духовного и культурного значения для страны, потому что в зал пришли те, кто не мог прийти в церковь. Это были представители власти, интеллигенции, и это был действительно прорыв. Сейчас, может быть, многие не могут понять, о чем идет речь, вроде ничего особенного, ну, концерт церковной музыки в каком-то светском зале. А в то время это было эпохальное, переломное событие, потому что ломался лед, который сковывал церковную жизнь. Я вспоминаю, с каким энтузиазмом, со слезами на глазах люди слушали это замечательное пение под сводами Большого театра в городе Москве.

В 1984 году я был снят с должности ректора и переведен из города Ленинграда на Смоленскую кафедру. И вот тогда, соприкоснувшись с нашей церковной глубинкой, я понял, насколько важным было открытие регентского класса. На всю Смоленскую область, вы вдумайтесь, был один регент и один хор. Из Смоленска я поехал в Вязьму, второй по величине город области с замечательной историей, связанной с Патриархом Никоном и царем Алексеем Михайловичем. Вязьма в какой-то момент была столицей русского государства: когда возникла эпидемия чумы в Москве, то царь и Патриарх выехали в Вязьму. А потом Вязьма стала центром формирования наступательной стратегии на Польшу для того чтобы освободить город Смоленск. Поэтому город очень известный, и Троицкий собор прекрасный в центре, и народа в нем много, а на клиросе четыре старушки хриплыми голосами поют. И то же было в каждом районном центре, я уж не говорю о деревнях. Тогда я со всей очевидностью воспринял эту тяжелую реальность нашей Церкви, понял, насколько же важными были создание регентского отделения, регентской школы и вообще постановка вопроса о профессиональной подготовке регентов. И уже в 80-е, а особенно в 90-е годы мы имели в Церкви сотни профессионально подготовленных регентов.

Если сейчас перейти к нашим современным проблемам, то в чем я их вижу. Вообще проблем не так уж много по милости Божией. Наше церковное пение развивается, совершенствуется, появляется очень много замечательных коллективов, которые способны не только в храме петь, но и выступать и представлять русскую церковную певческую традицию и в стране, и за рубежом. Но мне кажется, что все-таки нам нужно подумать о систематизации церковно-певческой практики. Я не говорю об унификации, Боже упаси. Ни в коем случае нельзя говорить, что во всех храмах нужно петь так, как поют в Москве, или так, как поют в Санкт-Петербурге, хотя уже и в Москве, и в Санкт-Петербурге поют не в соответствии с местными традициями — очень много всего привнесенного, иногда положительного, иногда совершенно отрицательного. Здесь, конечно, важен и вопрос вкуса, и вопрос отношения к традиции, к истории. Но, на мой взгляд, нужно обязательно сохранять певческие традиции.

Если говорить о дореволюционных певческих традициях, то что это за традиции? Конечно, синодальный обиход. Если он совершенно исчезнет, если у нас забудут синодальное осмогласие, это будет очень плохо. Я болезненно воспринимаю фантазии на тему восьми гласов. Этого делать нельзя. Фантазируйте в любой другой сфере, но нельзя фантазировать, гармонизируя и перефразируя, выражаясь литературным языком, традицию русского осмогласия как она сложилась, в том числе, в синодальный период. Замечательная дореволюционная традиция церковного пения. Если говорить о гласах, то отличие от синодального в Москве было только в исполнении второго гласа. Второй глас пелся иначе, чем в синодальной традиции, но это была специфика Москвы, которая воспринималась всеми с уважением. И некоторым московский второй глас нравился больше, чем синодальный.

Существовали и другие замечательные традиции. Например, дореволюционная традиция Киево-Печерской лавры. Иногда даже в сборниках видишь: «Распев Киево-Печерской лавры». Но у меня нет уверенности, что это действительно распев Киево-Печерской лавры. Нужно провести большую изыскательскую работу, с тем чтобы выявить эти замечательные распевы, которые поражали тогдашних людей и, несомненно, будут поражать и современного слушателя. Полагаю, что возможно восстановить дореволюционный Валаамский распев, потому что сохранились ноты и какие-то воспоминания об этих распевах.

Это наше сокровище. Если оно уйдет, будет очень плохо. Если оно под влиянием некоторых композиторов, которые пытаются гармонизировать эти распевы, растворится в интерпретациях, это тоже будет очень плохо. Нужно оставить как было, все эти традиции должны жить. Это не значит, что все мы должны петь по-синодальному, по-московски, по-киево-печерски и по-валаамски. Нужно открыть возможности для творчества, для написания новых произведений. Но то, что к нам пришло из истории, ломать не надо, так же, как не нужно, думаю, ломать знаменный распев. Он тоже пришел к нам из истории, это историческое сокровище. То, о чем я говорю, это как если бы мы переписывали в музеях картины или изменяли фасады исторических зданий в угоду нынешним вкусам. Нужно то, что было создано в прошлом, оставить так, как оно есть, но тем не менее ни в коем случае не ограничиваться этой традицией, открывать возможности для современных композиторов творить. Это сегодня происходит, и я думаю, что мы с благодарностью должны отнестись ко всем тем, кто обогащает сегодня репертуар наших церковных хоров своими произведениями.

Хотел бы немного сказать теперь на тему народного пения. В советское время стало ясно, что если вообще пресечется традиция хорового профессионального пения, то нужно возрождать пение народное. И в той же Ленинградской духовной академии мы начали его возрождать. Как мы начали? «Верую» и «Отче наш» народ наш умеет петь, а для того, чтобы возродить пение в объеме всей Литургии, мы ставили в народ наших мальчиков и девочек певчих, и они вместе с народом пели: сначала ектенью, затем Евхаристический канон, и потом практически бóльшая часть Литургии пелась народом. Все те, кто посещал тогда храм Ленинградской духовной школы, были поражены этим пением: настолько это поднимало дух. Думаю, что возрождение народного пения — это один из путей воцерковления нашего народа, потому что человек, участвующий в пении, слышащий эти мощные звуки справа, слева, спереди, сзади, он как бы погружается в особую стихию общей молитвы, он чувствует, что такое приход, что такое община. Он чувствует свое участие в Божественном служении. Поэтому я настоятельно призваю наших лиц, ответственных за церковное пение, возрождать народное пение. Может быть, это не следует делать на сто процентов, потому что нужно оставить пространство и для профессионального пения, которое тоже имеет большое эстетическое и духовное значение и влияние на человека, но нужно начать расширять пространство народного пения в нашей богослужебной практике.

Есть еще одна тема, которая пришла к нам из прошлого, но которая сохраняет свою актуальность и в настоящем. Это то, что происходит у нас на клиросах в профессиональных хорах. Ведь очень часто туда приходят люди просто для того, чтобы заработать деньги… Когда на правом клиросе, который открыт, люди видят совершенно чужих, неверующих людей, которые соответствующим образом выглядят, это вносит огромный диссонанс. Я не могу сказать, что нам нужно с сегодняшнего дня прекратить использовать помощь профессиональных певцов, но я возложил бы огромную ответственность на наших регентов и настоятелей за воцерковление этой публики. Мы занимаемся воцерковлением детей, молодежи, у нас есть какие-то кружки при храмах, но мы забываем о том, что в первую очередь надо воцерковлять тех, которые сослужат нам. Что такое пение? Это сослужение. А если человек далек и по убеждениям, и по чувствам от того, что переживает и чувствует верующий человек во время богослужения, как он может стать органической частью общины? Как он может стать сослужителем? Это просто какое-то инородное тело, которое к тому же не является нейтральным. Оно, несомненно, оказывает негативное влияние. Поэтому духовное воспитание, воцерковление певчих — это такая же задача регента, как и поддержание высокого уровня исполнительского мастерства. Если у регента не хватает разумения и влияния, хотя регент самый влиятельный человек для тех, кто поет в хоре, то к этому должны подключаться духовенство и, конечно, настоятели.

Теперь несколько слов о совершенствовании подготовки регентов. Существуют регентские школы в Санкт-Петербурге и в Москве, но мне кажется, что сейчас надо сделать новый важный шаг. По моему благословению что-то предпринимается в Санкт-Петербургской духовной академии. Нам нужно пройти аккредитацию программы подготовки регентов, аккредитацию наших регентских музыкальных школ. Это предполагает, конечно, значительное повышение уровня программ, повышение уровня преподавания как собственно музыкального, так и богословского. Я думаю, что мы должны ставить перед собой задачу, чтобы регентские отделения выдавали диплом бакалавра. Это очень важно. Тогда это будет признано во всей стране, и не только в стране, но и за границей. Для того чтобы было так, надо провести очень большую работу по подготовке программ, по подготовке преподавателей, по решению всех остальных задач. Это является непременным условием для получения государственной аккредитации. Почему это нужно? Потому что мы ни в коем случае не должны понижать уровень подготовки профессиональных регентов. Мы должны его постоянно повышать и стремиться к тому, чтобы уровень подготовки регентов в наших специальных учебных заведениях был не ниже уровня подготовки музыкантов в соответствующих светских учреждениях.

Я упомянул богословские дисциплины. Когда в 1978 году создавался регентский класс в Ленинградской духовной академии и семинарии, тогда я внес предложение о том, чтобы помимо собственно музыкальных предметов изучались богословские. Хорошо помню дискуссию на Ученом совете. Мне говорят: «Зачем нагружать? У них и без того и сольфеджио, и гармония, и теория музыки, и история музыки. Зачем еще какие-то богословские предметы вводить?» На что я сказал: «Нам нужно готовить не только регентов, —  а дальше сказал то, что вызвало улыбку и полное недоверие к моим словам, — нам нужно готовить будущих преподавателей религии и катехизаторов нашего народа». Это было сказано в 1978-м году, когда такие слова даже вслух нельзя было произносить, но я был абсолютно уверен, что это время настанет. И я знал, что не хватит сил духовенства осуществлять эту огромную работу. Так оно и получилось. И наши регенты, может быть, стали первыми катехизаторами из мирян, которые осуществляли эту важнейшую работу, важнейшее служение в нашей Церкви.

Вот и сегодня церковный регент должен быть катехизатором, должен знать богословские дисциплины. Он должен знать историю Церкви, конечно, догматическое богословие, должен быть богословски просвещенным человеком. Тогда, соприкасаясь с таким регентом, будут меняться и певчие, в том числе и те, которые из мира придут и будут петь в наших хорах. Поэтому я хотел бы поставить эту задачу и перед Московской академией и, может быть, перед другими нашими богословскими школами, чтобы процессы, связанные с подготовкой лицензирования и аккредитации регентских отделений как учебных заведений, могущих выдавать дипломы бакалавра государственного образца, начались или продолжились.

Но, конечно, всякое образование начинается с детства. Думаю, что и музыкальное церковное образование должно начинаться с детства. Иногда у нас не знают, чем занять ребенка в воскресных школах. Но давайте обратим внимание на важность певческой подготовки детей, начиная с воскресных школ. Не все дети могут петь, но многие. Причем одно дело — это пение в начальных классах воскресной школы, а другое — пение среди подростков. У них действительно может развиться реальный интерес к церковному пению, из этих людей могут черпаться кадры наших будущих регентов. Эти молодые люди, почувствовавшие интерес к церковному пению, могут пойти в семинарии на регентские отделения и пополнить корпус регентов Русской Православной Церкви.

В заключение несколько слов о нашем съезде. Я думаю, что все эти мысли можно было бы развить и об этом поговорить. Не думаю, что какие-то конкретные окончательные решения можно принять на этом первом съезде, но, по крайней мере, можно сформулировать какую-то программу действий. Если говорить вообще об организации дальнейшей общецерковной работы, то мне кажется, что нужно создать какую-то систему на общецерковном уровне, которая координировала бы всю эту деятельность, воспринимала бы сигналы, идущие от регентов, и которая могла бы в том числе определять контуры, параметры нашей церковной политики в области развития церковного пения. Глубоко убежден, что в развитии церковного пения в Русской Церкви в первую очередь должны принимать самое непосредственное, решающее участие сами регенты и церковные певчие — на что я и хотел бы всех вас благословить. Храни вас Господь!

Пресс-служба Патриарха Московского и всея Руси