Рождественское интервью Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Кирилла

7 января 2016 года в эфире телеканала «Россия 1» было показано Рождественское интервью Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Кирилла телеведущему, генеральному директору российского международного информационного агентства «Россия сегодня» Дмитрию Киселеву.

— Ваше Святейшество, благодарю Вас за это уже традиционное рождественское интервью. Но в этом году наша беседа отличается от всех предыдущих тем, что Россия ведет боевые действия. Как к этому относиться верующему человеку? Понятно, что мы говорим, прежде всего, о православных, но и о мусульманах тоже.

— Убийство человека — это грех. Каин убил Авеля, и, вступив на тропу совершения греха, человечество оказалось в ситуации, когда насильственный способ воздействия на личность, на группу людей, на страны довольно часто оказывается средством и способом разрешения конфликтов. Это, конечно, самый крайний и самый греховный способ. Но в Евангелии содержатся удивительные слова, суть которых заключается в том, что блажен тот, кто отдает свою жизнь за другого (см. Ин. 15:13). Что это означает? Это означает, что участие в неких действиях, которые могут повлечь за собой смерть, может быть оправдано. Евангелие четко описывает, в каких случаях это возможно, — когда вы за других отдаете свою жизнь. Собственно говоря, на этом и построена идея справедливой войны. Еще блаженный Августин пытался описать параметры такой войны в далеком V веке. Сейчас, может быть, несколько иные представления, но суть остается прежней: военные действия оправданы, когда они защищают человека, общество, государство.

То, что сегодня происходит в далекой, казалось бы, Сирии, которая на самом деле далекой вовсе не является, это в буквальном смысле наш сосед, — это и есть защита Отечества. Об этом многие сегодня ясно говорят, потому что, если терроризм побеждает в Сирии, у него появляется огромный шанс если не победить, то чрезвычайно омрачить жизнь нашего народа, принести несчастья и бедствия. Поэтому эта война оборонительная — не столько даже война, сколько точечные воздействия. Но, тем не менее, это участие наших людей в военных действиях, и покуда эта война носит оборонительный характер, она является справедливой.

Кроме того, мы ведь все хорошо знаем, какие страшные беды приносит терроризм. Наш народ прошел через страшные испытания — Беслан, Волгоград, невозможно все перечислить. Мы обожжены этой болью, мы знаем, что это такое. А наш самолет, который был сбит над Синаем? Поэтому всё, что происходит, — это ответные оборонительные действия. В этом смысле мы смело говорим о справедливой борьбе.

Кроме того, есть еще один очень важный момент. Своими действиями мы участвуем в спасении очень многих людей в Сирии и на Ближнем Востоке. Я вспоминаю, как в 2013 году, когда мы праздновали 1025-летие Крещения Руси, в Москву приехали Патриархи и представители всех Поместных Православных Церквей. Мы встретились с Владимиром Владимировичем в Кремле, и главной темой было спасти христианское присутствие на Ближнем Востоке. Это было общее воззвание Президенту. Я не хочу сказать, что именно этот мотив является решающим, но речь идет о защите людей, которые несправедливо уничтожаются в результате террористических действий, — в том числе, конечно, христианская община.

Поэтому, как и всякая война и всякое военное действие, сопряженное со смертью людей, и эта война является горем и может быть грехом. Но покуда она защищает жизнь людей и нашу страну, мы относимся к ней как к справедливым действиям, направленным на достижение справедливых целей.

— Ваше Святейшество, Вы говорите о спасении людей, но ведь эта война (я имею в виду войну в Сирии и нашу боевую операцию как ее часть) осложняет положение православных в мире — их же в любом случае связывают с Россией…

— Как говорится, дальше ехать было уже некуда. До крайности дошло положение христиан в Сирии, Ираке, многих других странах. Сегодня христиане — это самая угнетаемая религиозная община, причем не только там, где происходят столкновения с исламскими экстремистами, но и во многих других местах, включая благополучную Европу, где публичное проявление христианских чувств, например, открытое ношение креста, может привести к тому, что человека с работы снимут. Мы знаем, как вытесняется христианство из общественного пространства, — во многих странах уже сегодня слово «Рождество» не употребляется. Христиане действительно находятся в очень тяжелом положении, и то, что сейчас происходит в Сирии, как мне кажется, его не ухудшит. Наоборот, мы знаем случаи возвращения из плена, знаем случаи освобождения христиан и целых христианских поселений, мест их компактного проживания. По реакции, которую мы получаем от наших собратьев, совершенно ясно, что они с надеждой смотрят на участие России в этой освободительной войне, в этих действиях, направленных на преодоление терроризма.

— В таком случае, в какой степени то, что сейчас происходит в Сирии, — это религиозная война? Что можно противопоставить фанатикам, которыми, как они говорят, движет вера? В чем природа этого явления?

— Уже стало общим местом говорить, что это никакая не религиозная война, и я присоединяюсь к такому отношению к этому конфликту. Приведу исторический пример. Не безоблачно складывались отношения между христианами и мусульманами в истории. Мы знаем, что были случаи насильственного обращения в ислам и завоевание христианских территорий Византии. Но, если оставить за скобками собственно военные действия, которые всегда сопровождались потерями с обеих сторон, то никогда ничего подобного тому, что сейчас происходит, в исламском мире не было.

Взять даже пример Османской империи. Существовал определенный порядок отношений между религиозными общинами. До сих пор в руках мусульманина-араба — ключи от Храма Гроба Господня. Это все с тех самых турецких времен, когда мусульманин был ответственен за безопасность, за хранение христианских святынь. То есть был выработан такой способ взаимодействия общин, который, конечно, нельзя назвать режимом наибольшего благоприятствования, но люди жили, исполняли свои религиозные обязанности, существовали патриархаты, Церковь существовала, — и все это в древности, в I тысячелетии или в так называемом темном Средневековье.

Но вот наступили просвещенные времена — конец XX и начало XXI века. И что же мы видим? Геноцид христиан, как только что мы сказали, истребление христианского населения. На порядок сократилось присутствие христиан в Ираке, Сирии, люди бегут от страха быть уничтоженными целыми семьями…

Есть такое понятие, как фанатизм, то есть идея, доведенная до абсурда. Так вот, фанатики считают, что имеют право распоряжаться судьбами людей, то есть свободно решать, существовать христианской общине или нет, — чаще всего, что не существовать, потому что христиане «неверные» и подлежат уничтожению. Сама эта фанатическая идея, доведенная до абсурда, противоположна религиозной идее, противна Богу. Бог никого не призывал уничтожать во имя отношений к Нему или, лучше сказать, ради проявления религиозного чувства. Поэтому за фанатизмом, в конце концов, — безбожие, только этого не понимает темная масса людей, которых вовлекают в эти страшные действия. Действовать так — значит отвергать Бога и Божий мир.

— Фанатики — безбожники?

— Фанатики — де-факто безбожники. Хоть они и будут говорить о своей принадлежности к вере и даже совершать некие религиозные обряды, но по убеждениям, по взглядам это люди, отрицающие Его волю и Божий мир. А иначе и быть не могло. Для того чтобы создать террористическое сообщество, нужно людей вдохновить на ненависть, а ненависть — не от Бога, она из другого источника исходит. Поэтому, когда мы говорим о так называемом религиозном фанатизме, экстремизме и терроризме, мы говорим о явлении, связанном с отказом человека быть верующим и находиться в союзе с Богом.

— Мир расколот, и, может быть, борьба с терроризмом — для него шанс? Может ли борьба с терроризмом объединить человечество, и если да, то на какой основе?

— Возможно, тактически и примирит какие-то силы для решения общих задач, но объединить борьба против кого-то никогда не может. Нужна положительная повестка дня. Нужна система ценностей, которая объединяла бы людей, и позвольте мне сегодня воспользоваться этой возможностью и сказать о феномене религиозного терроризма то, что я никогда раньше не говорил.

Как заманивают людей в террористическое сообщество? Деньгами, наркотиками, какими-то посулами, — весь этот, так сказать, неидеалистический фактор работает в полной мере. И не надо идеализировать каждого, кто вступает в это сообщество. Очень многие движимы исключительно жесткими прагматическими интересами — нажиться, завоевать, уворовать, схватить. То же использование сирийской нефти в полной мере свидетельствует о присутствии жажды наживы, завоевания. Но есть и люди честные или, по крайней мере, такие, кто вступает в ряды террористов действительно по религиозным мотивам. Уверен, что есть, ведь люди откликаются на призыв экстремистов чаще всего в мечетях, после молитвы, а как можно воздействовать на человека, который только что помолился, чтобы заставить его взять в руки оружие? Нужно связать его религиозные чувства, его веру совершенно конкретными аргументами, направленными, в том числе, на участие в боевых операциях и на всем прочем, что сопровождает террористическую деятельность. А что может быть аргументом — мы когда-нибудь об этом задумывались? «Ты становишься борцом за халифат». — «А что такое халифат?» — «А это такое общество, где в центре вера, Бог, где господствуют религиозные законы. Ты создаешь новую цивилизацию по отношению к той, что сейчас установлена в мире, — обезбоженная, секулярная и тоже радикальная в своем секуляризме».

Мы сейчас видим, что эта безбожная цивилизация действительно наступает, в том числе на права людей, которые провозглашаются чуть ли не высшей ценностью, — но вот крест носить нельзя. Можно проводить парады сексуальных меньшинств, это приветствуется, — а миллионная демонстрация французских христиан в защиту семейных ценностей разгоняется полицией. Если вы называете нетрадиционные отношения грехом, как велит нам Библия, и вы священник или пастор, то можете не просто лишиться возможности служить, но и отправиться в тюрьму.

Я могу и дальше продолжать приводить просто страшные примеры того, как наступает эта обезбоженная цивилизация. И вот ведь на что пальцем указывают молодым людям, которых соблазняют экстремисты. «Посмотрите, какой они строят мир — мир дьявольский, а мы вас приглашаем построить мир Божий». И на это откликаются, ради этого идут отдавать жизнь. Потом могут и наркотики использовать, и все что угодно, но для того чтобы человека возбудить на борьбу, нужно сперва показать ему врага. Что и делают, называя конкретные адреса и говоря, почему те или другие люди являются врагами по отношению к тебе, а может быть, и по отношению ко всему роду человеческому.

Поэтому примиряться надо не на основе борьбы с терроризмом. Нам всем нужно подумать о путях развития человеческой цивилизации, нам всем нужно подумать о том, как современное научно-техническое или, как теперь говорят, постиндустриальное общество соединить с теми духовными и религиозными ценностями, без которых человек жить не может. Можно Церковь притеснять, задвинуть, можно лишить людей возможности отправлять свои религиозные потребности, но религиозные чувства невозможно убить, и это хорошо известно. Нужно соединить человеческую свободу с нравственной ответственностью. Нужно дать возможность каждому человеку жить в соответствии с Божиим законом. Не нужно ограничивать проявление религиозных чувств и одновременно не нужно ограничивать свободу человеческого выбора. Если мы сумеем соединить все эти составляющие части, то построим жизнеспособную цивилизацию. А если не сумеем, то мы обречены на постоянную борьбу и на постоянные страдания. Нельзя путем перетягивания каната, путем победы одной модели над другой, путем создания неких искусственных форм человеческого общежития, которые не соответствуют ни нравственной природе, ни религиозному чувству, пытаться строить будущее. И если удастся человечеству добиться нравственного консенсуса, если удастся этот нравственный консенсус включить каким-то образом в международное право, в законодательство, то есть шанс на построение справедливой глобальной цивилизационной системы.

— Вот Вы говорите о шансе и упомянули Францию. Во Франции, после этих жутких терактов в Париже, общенародным ответом на них стал призыв к молитве, — и это в стране, где по статистике христиан уже меньшинство, меньше половины. Так что это было? Использование того шанса, о котором Вы говорили?

— Это была естественная реакция людей. Вы знаете, то же самое произошло после 11 сентября в Нью-Йорке, — храмы всех конфессий и религий стали переполняться людьми. То же произошло, когда, казалось бы, полностью атеизированное советское общество повернулось к Богу во время Великой Отечественной войны. Храмы были переполнены; как мне говорили люди, участвовавшее в боевых действиях, на передовой не было ни одного атеиста. Когда человек лицом к лицу соприкасается с опасностью, которую он не может преодолеть собственными силами и даже сообща с другими, он обращается к Богу, — и ведь слышит этот Божий ответ! Иначе бы к Нему не обращались.

Поэтому, проводя нас через какие-то испытания, Господь, конечно, ждет нашего обращения. И в этом смысле я очень высоко ценю то, что сегодня происходит в нашей стране. Я не идеализирую происходящее, но я вижу, как медленно, не без трудов, но происходит некое сближение двух начал в жизни нашего народа, как происходит некий синтез материального, научного, технического начала, устремленности людей к благополучной жизни с ростом их духовных потребностей. Я не могу сказать, что мы много достигли. Мы, может быть, в самом начале пути, но это очень правильный путь. Когда я вижу молодых людей, образованных, преуспевающих, с яркой, сильной верой в сердце, — Вы знаете, душа радуется. Видишь образ новой России, — собственно говоря, ради этого стоит жить.

— Ваше Святейшество, когда Вы говорите о нашей стране, то, конечно, мы узнаем Россию. С другой стороны, Ваших стран у Вас не одна, — например. Украина тоже Ваша страна, и Русская Православная Церковь каждую службу возносит молитвы об Украине, о страждущих. Как Вы оцениваете процессы, которые идут на Украине?

— Для меня Украина — это то же самое, что и Россия. Там мой народ, Церковь, которую Господь благословил мне в этот исторический период времени возглавлять. Это моя радость и моя боль. Это причина бессонных ночей и причина высокого энтузиазма, который иногда меня посещает, когда я думаю о людях, которые с такой силой и верой защищают свои убеждения, свое право оставаться православными.

То, что сегодня происходит на Украине, конечно, наполняет сердце тревогой. Мы являемся свидетелями страшных историй с захватом храмов. Село Птичье, Ровенская область. Несколько женщин, два священника несколько суток сидят, прижавшись друг к другу, — холод, электричество отключено, тепла нет, еды нет, воды нет. Чудом один сумел позвонить по телефону, и мы узнали о том, что происходит внутри. А вокруг ревущая толпа, требующая выкинуть этих людей и передать храм, который они построили, который им принадлежит, другой религиозной группе, которую мы называем раскольниками, которая не принадлежит канонической Церкви. Суд выступает за права верующих нашей Церкви, но никакие власти эти права не защищают.

Может быть, кто-то скажет: «Ну что вы говорите о частном случае? Вы посмотрите на жизнь страны в целом». Но ведь о чем это говорит? Люди избрали так называемый европейский путь развития — ну избрали и избрали, никто ж по этому поводу волосы на голове не рвет и никто не пытается мешать этому пути. Ну так идите по этому пути! Разве террор является фактором современной европейской жизни, при всех ее издержках, о которых мы говорили? Разве можно таким образом привлечь людей к европейскому пути развития, когда для многих он связан с кровью и страданиями? Я уж не говорю о голоде и несчастье многих людей…

И вот что мне хотелось бы сказать, и я знаю, что мои слова будут услышаны на Украине. Вся эта борьба идет, в том числе, за соборную Украину, за сохранение ее единства. Но как можно сохранить единство таким образом? Ведь люди, которые не хотят повторить опыт села Птичье, — они же всеми силами будут бороться, чтобы власть, потворствующая такому захвату церквей и притеснению верующих, не пришла в их дом! Значит, такого рода политика поощряет разделение украинского народа. Поэтому, с точки зрения прагматической, — это глупо. Нужно объединять людей, а объединить можно, что каждый знает на примере семейных отношений, только любовью, открытостью, готовностью слышать. Нужно предпринимать усилия, чтобы всем было хорошо, нужно угомонить слишком ретивых, которые пытаются раскачивать лодку, нужно дать шанс и другим себя проявить. Но, к сожалению, ничего подобного сегодня на Украине не происходит. У меня только одна надежда, что существует Украинская Православная Церковь, Церковь-исповедница, которая сегодня реально объединяет народ. Ни одна политическая сила не объединяет народ, ни одна политическая сила не работает на соборную Украину, особенно те самые громко говорящие люди, которые провозглашают идею соборной Украины как свою политическую программу. Они не работают на эту программу, а работает Украинская Православная Церковь, которая объединяет и восток, и запад, и север, и юг, которая смиренно, но мужественно говорит правду, которая ведет людей к объединению, а ведь только так и только с этим объединительным фактором можно связывать благополучное будущее Украины.

Я молюсь за Блаженнейшего митрополита Онуфрия, за епископат нашей Церкви, за духовенство, за верующий народ, и верю, что таким образом Украина сохранится и будет благополучной, мирной, спокойной страной, дружественной по отношению к соседям, открытой по отношению к Европе. Никому же от этого плохо не будет, поэтому дай Бог, чтобы было так.

— Украина переживает трудные времена не только в духовном, но и в материальном смысле. Народ впал в нищету, а экономический кризис затрагивает и Россию, и многие страны мира. Люди, которые еще вчера считали себя средним классом, становятся беднее и начинают чувствовать себя бедными, даже если они живут не бедно, но в материальном смысле хуже, чем вчера. У них появляется некая заниженная самооценка, и в последнее время сложилась такая мировоззренческая конструкция, что ценна лишь хорошая жизнь, а плохая жизнь не нужна вовсе. Это приводит к тому, что кто-то может даже закончить самоубийством, кто-то впадает в отчаяние, опускает руки… Все-таки, ценность жизни — как она меняется, и меняется ли, в условиях экономического кризиса, в условиях нехватки чего-то?

— Думаю, все зависит от того, что внутри человека. Мы ведь проходили, и родители наши проходили через тяжелейшие периоды, с экономической точки зрения куда более тяжелые, чем сейчас. Сейчас вообще тяжесть относительная — человек зарабатывает чуть больше или меньше, только не дай Бог, чтобы экономическое положение ухудшалось, но в общем на сегодня никакой трагедии в стране нет. Поэтому разочаровываются слабонервные, внутренне слабые, пустые люди. Если вы все свое благополучие связываете только с деньгами, если благополучие измеряется качеством проведенного отпуска, материальными условиями жизни, то малейшее сокращение потребления может казаться чудовищной трагедией. А что это означает? А это означает, что человек не слишком жизнеспособный. Не может же он всегда жить в каких-то особо благоприятных условиях; и даже если условия материально благоприятные, то ведь всякое происходит в его душе. А как часто вполне благополучные люди проходят через кризис семейной жизни, через отчаяние, как много самоубийств среди богатых и благополучных людей!

Единственное, против чего следует бороться, чего ни в коем случае нельзя допускать, что нам нужно искоренить — это искоренить нищету. Есть разница между бедностью и нищетой. Это очень хорошо сказано у Достоевского в «Преступлении и наказании». Там Мармеладов философствует по этому поводу, что бедность не уничтожает гордости, то есть некой уверенности в себе, а вот нищета выметает людей из человеческого общения…

— «Бедность — не порок, нищета — порок»…

— В самом деле, нищета выкидывает человека из социума. Кто же с несчастным бродягой, который на улице ночует, общаться будет, кто его в дом пустит? Бедного человека, чистенько одетого, интеллигентного пустят, и разговаривать будут, и на работу примут, а вот нищего — всё, он изгой. Но ведь это наш народ, это же не какие-то инопланетяне, которые к нам спустились. А если покопаться в истории этих нищих людей? Часто они еще год-два тому назад были благополучными, но разные обстоятельства — рейдерский захват квартиры, потеря работы, потеря здоровья — приводят к такому состоянию.

Поэтому одна из наших национальных задач должна заключаться в том, чтобы в России не было нищеты, чтобы в России не было бездомных. Церковь пытается делать все, что в ее силах, чтобы помочь, согреть в зимнее время, помыть, одеть, дать совет, купить билет до дома. Это не очень значительные меры, но в общенациональном масштабе должна быть принята программа полного искоренения нищеты.

Но и при всем этом мы не решим проблему человеческого счастья. Никакое понижение процентной ставки и увеличение доходов не сыграют решающей роли. Говорю так, потому что это сейчас у всех на устах, люди очень обеспокоены тем, что происходит с их вложениями в банки, с кредитами, со всем прочим. Это, конечно, важно, я не минимизирую эту проблему, но я хочу сказать, что отнюдь не она в первую очередь определяет, что означает человеческая жизнь и человеческое счастье.

А вот над тем, что касается внутреннего состояния, нужно работать каждый день. Ведь что такое вера? Это и есть способ постоянного самоконтроля и воздействия на свою душу, на свое сознание. Когда мы утром и вечером молимся, мы должны подвергать себя тщательному анализу. Я знаю, что людям иногда тяжело читать молитвы, потому что и по-славянски не очень получается, да и времени как бы не хватает, но ведь хватит времени подумать о самом себе, поразмышлять о своей жизни, о пройденном дне. Так сделай это пред лицом Божиим! Подвергни свои поступки анализу, проконтролируй их, у Бога попроси прощения и вразумления, чтобы не повторять ошибок. С кем-то неправильно поговорил, на кого-то голос поднял, кого-то одернул, кому-то доставил боль, кого-то обидел, кого-то обманул… Если мы будем Богу обо всем этом говорить и просить Его помощи, то мы будем менять самих себя, мы будем менять свой внутренний мир. Мы будем становиться сильнее, и от этой внутренней духовной силы зависит наше благополучие, — на мой взгляд, куда в большей степени, чем от внешних материальных факторов. Хотя и эти факторы не следует минимизировать, учитывая все то, о чем мы сказали в связи с нищенским существованием многих наших граждан.

— Ваше Святейшество, не могу не задать этот вопрос в наступающем году. Мы будем отмечать 1000-летие русского монашеского присутствия на Афоне. Как полагается встречать этот праздник?

— Это очень важное событие в истории Русской Православной Церкви, в истории Афона и, конечно, всего вселенского Православия. На Афоне в наших монастырях в преддверии этого праздника проводилась и проводится грандиозная реставрационная работа. Частные благотворители вкладывают большие средства в реставрацию русских афонских монастырей, и мы очень надеемся, что к празднованию этого события преобразятся наши монастыри, которые пришли в запустение в течение XX века, потому что не было притока монахов, были разорваны связи с Россией.

Также и в нашей стране будут проходить научные конференции, осуществляться многочисленные исследовательские проекты и публикации. Мы хотим вовлечь в это празднование наше научное сообщество, нашу интеллигенцию и, конечно, наш народ. Почему? Да потому что Афон был, есть и будет центром, имеющим особое духовное значение для нас, для всех наших людей. Удивительно, но Афон сыграл, играет и будет, видимо, продолжать играть важную роль в христианизации нашего общества. Ведь многие туда едут ради экзотики — просто посмотреть, что за место такое, куда женщин не пускают, где монахи самоуправляются, какое-то государство в государстве… Приезжают — и сердцем чувствуют благодать Божию, которая там пребывает, и навсегда сохраняют связь с Афоном. Очень многих эта связь приводит к Богу и укрепляет их духовную жизнь. Поэтому юбилей, помимо культурного, исторического значения, имеет также большое духовное значение для нашего народа.

— Что для Вашей паствы в России и мире будет важнее всего в наступающем году? Чего избегать, к чему стремиться?

— Никаких конкретных советов я сейчас дать не смогу. Потому что для каждого человека все это очень индивидуально, и то, что хорошо для одного, может быть не очень хорошо для другого. А какие-то общие советы, общие пожелания не слишком трогают ум и сердце… Но я хотел бы сказать об очень важных вещах, которые помогут в реализации планов и преодолении жизненных трудностей.

Вот мы уже говорили о том, что хорошо каждое утро и каждый вечер, предстоя пред Богом, анализировать свою жизнь, приносить покаяние и в соответствии с этим анализом действовать в будущем, но сейчас я хотел бы сказать вообще о молитве. Это совершенно особое явление, ведь Бог сотворил нас автономными, в том числе, и от Него. Он дал нам такую свободу, что мы можем верить в Него или не верить, жить по Его закону или не жить, обращаться к Нему или не обращаться. Тогда мы просто живем по законам и стихиям мира сего. Существуют законы физические, — вот по этим законам мы и живем, или сами создаем какие-то законы и по ним живем. А молитва — это выход из этой автономии. Человек говорит: «Ты меня создал таким, а хочу быть с Тобой». Молитва — это привлечение Бога в свою собственную жизнь. Через молитву мы как бы делаем Бога своим соработником. Мы говорим: «Помоги, войди в мою жизнь, ограничь мою свободу», — ведь очень часто мы не знаем, как поступить. Вот к священнику приходят и говорят: «Батюшка, мне замуж выйти или нет?», «Мне жениться или нет?» Я всегда духовникам говорю: «Осторожней с такими ответами, откуда вы можете знать?» Вот эти вопросы человек Богу должен обращать, как, может быть, и более мелкие вопросы, связанные с повседневной жизнью. Когда мы Бога просим, когда мы молимся, мы устанавливаем с Ним связь, Бог реально присутствует в нашей жизни, и мы становимся сильнее. Вот первое, что я хотел бы пожелать людям: научиться молиться. Научиться молиться — это значит научиться быть сильными, а что помешает в любом случае нашей связи с Богом — это когда мы сознательно грешим. Конечно, можем и каяться, — искреннее покаяние снимает грех и ответственность за него, но, что очень важно, если мы сознательно живем в нераскаянном грехе, то наши молитвы Бога не достигают. Грех — это единственная стена, которая реально отделяет нас от Бога. Есть стена, и нет этого контакта, цепь не замыкается…

— Нераскаянный грех?

— Нераскаянный грех. Поэтому, когда мы осознаем, что поступаем плохо, нужно раскаяться, в первую очередь, пред Богом, ну, а если у кого есть силы и возможности, — то и в храме перед священником. Это второе, что я пожелал бы. Кстати, исповедь — не перед священником, а пред Богом, священник является лишь свидетелем факта раскаяния. Грешник отлучался от общения церковного, он не мог причащаться, он не мог в храм входить, и поэтому должен был быть свидетель его раскаяния, чтобы сказать: «Да, он может прийти, он может вместе с нами молиться». Вот откуда идет традиция раскаяния в присутствии священника, но пред лицом Божиим.

Ну, и последнее, что мне хотелось бы сказать. Наша жизнь становится богоугодной, если мы просто делаем добрые дела. В этих добрых делах нуждаются очень многие — от самых близких, с которыми мы живем, до тех, с кем мы встречаемся по роду службы, в разных жизненных обстоятельствах. Если мы научимся делать добро, мы станет счастливыми людьми, потому что добро умножает добро. Вот это я и хотел бы пожелать самому себе, вам и всем, кто нас слушает и видит.

— Благодарю Вас сердечно за это важное для всех интервью, Ваше Святейшество. Спасибо.

Пресс-служба Патриарха Московского и всея Руси