Завет Тредиаковского

Василий Кириллович Тредиаковский (1703 – 1769) в истории России и истории Отечества заслужил себе место прочное и почётное. Он – один из первых наших просветителей. Со стихов Тредиаковского частенько начинаются хрестоматии и антологии русской поэзии. Несомненно, Василий Кириллович – один из основоположников поэтического искусства в России.

В 1730-м году он выпустил в свет русский перевод романа Поля Тальмана «Езда в остров любви» с образцами любовной лирики в приложении. Это был первый столь яркий образец светской русской литературы.

Василий Тредиаковский

В 1735 году Тредиаковский издаёт «Новый и краткий способ к сложению стихов Российских», в котором теоретически обосновал силлабо-тоническое стихосложение, которое развивалось в дискуссии Тредиаковского с Ломоносовым.

Лучшие стихи Тредиаковского – это духовные оды. Говоря о Господе, он становился чище и мудрее, обретал гармонию стиха. Даже через 270 лет можно ощутить, как молитва просветляла его. Возможно, сказывалось, что Тредиаковский – сын и внук священника (Тредиаковские служили и в Вологде, и в Астрахани). При храме он и начал образование, удивляя окружающих способностями и желанием учиться.

Единственную школу, где можно было выучиться латыни, содержали в Астрахани капуцины. У них и продолжил своё образование Василий Тредиаковский, несмотря на сомнения родных.

Капуцинскую школу поддерживал тогдашний астраханский губернатор – Волынский, будущий мучитель Тредиаковского во дни подготовки шутовской свадьбы в ледяном доме. В Астрахани, по легенде, Тредиаковского приметил царь Пётр, назвавший его «вечным тружеником».

Учёбу он продолжил в Москве, в Славяно-греко-латинской академии, где и начал слагать вирши и сочинять стихотворные драмы. Потом на несколько лет уехал в Европу. Учился в Гааге, затем – в Париже, в Сорбонне. Пользовался покровительством русского посланника Куракина, выполнял, по-видимому, и секретные его поручения. Ну, а уж потом удивил русских читателей «Ездой в остров любви».

О Тредиаковском говорят: горькая судьбина! По мнению современников, он проиграл в поэтической дискуссии с Ломоносовым и Сумароковым. Волынский сотоварищи подвергли его жестокой экзекуции, заставляя участвовать в похабной шутовской свадьбе. Об этом мы недавно вспоминали.

Тредиаковскому не удавалось вырваться из нужды, он завидовал более предприимчивому и удачливому Ломоносову… Но не сдавался, продолжал сочинительствовать и просвещать. Его стихи считали примером скучного косноязычия, а единственной доблестью поэта называли трудолюбие, бессмысленное усердие. Что может быть обиднее?

И всё-таки в литературном мире всегда находились те, кто понимал и уважал Тредиаковского, кто учился у него. Проблесков таланта в стихах профессора Тредиаковского немало. А есть в его наследии и подлинные вершины. Это духовные оды, которые особенно уместно перечитывать во дни Поста.

Полюбить допушкинскую поэзию в наше время непросто: слишком изменился язык, изменилась и эстетика, и стиль мышления. Но стоит сделать усилие – и опыт поэтов и мыслителей XVIII века обогатит нас. Он размышлял о месте и долге человека в Божьем мире. В лучших его стихах – поэтическое переложение святоотеческой мудрости:

В жилище, Господи, твоем
Кто обитает как достойно?
Или святый твой дом пристойно
В сельбу кому есть отдаем?
Тому, кто ходит непорочно,
Правдив есть словом, делом точно.

Пожалуй, самое совершенное произведение Тредиаковского – «Ода 18. Парафразис вторыя песни Моисеевы», написанная уже немолодым человеком в 1752-м году.

Обычно цитируют только первую строфу этой оды – как пример необычайного взлёта допушкинской поэзии. Так внятно, так искренне об иррациональном и таинственном до Тредиаковского не писали, да и после – редко кому удавалось. Но и во всём пространном стихотворении Тредиаковский не теряет напряжения. Не все строфы равнозначны, но ода удалась на славу:

Вонми, о! небо, и реку,
Земля да слышит уст глаголы:
Как дождь я словом потеку;
И снидут, как роса к цветку,
Мои вещания на долы. 

Как туча падает на злак,
Или как иней где на сено, –
Господне имя есть мне в знак,
То мыслей призвано не в мрак;
Славь Бога всяко в нас колено. 

Бог – истинны его дела
И все пути его, суд правый, –
Бог верен, а неправда зла,
Не зрится ни тоя в нем мгла,
Святый весь, Он душам свет здравый. 

Согрешшии вельми пред ним,
Не чада стали уж пороком!
О! род строптив, развратен сим,
Сие ль ты Господу твоим
Воздать за благо мог оброком? 

Сих оный есть народ делец,
Кой весь не мудр и пребезумен:
Тебя ж не сам ли сей Отец
Приял и был тебе Творец?
Доколе в помыслах ты шумен! 

Воспомяни те дни веков,
И купно разумей все лета
От рода древнего родов;
Спроси у рождшего следов,
Познаешь старших всё от света. 

Как Бог языки разделял,
Сынов Адамлих рассевая,
Пределов столько поставлял,
Коль верных слуг себе счислял,
От ангельска числа то зная. 

И стала быть Господня часть –
Иаков род его избранный;
Наследием возмог подпасть
Израиль весь ему во власть;
Всяк прочий люд уж был как странный. 

В пустыне всем его снабдил:
Он жажду, в превеликом зное,
В земле безводной утолил,
Обвел его и сохранил,
Как зеницу очей, в покое. 

Гнездо как кроет всяк орел,
И над птенцами сей летает, –
Простер так крила Он и сшел,
На рамена его возвел,
Подъемлет, взносит, соблюдает. 

Вождем им был Господь един,
Никто Бог чуждий не был с ними;
Взвел их на верьх земных плотин,
Поставил свыше всех судьбин,
Насытил житами благими. 

Из каменя потек им мед,
Елей из тверда ж камня равно;
Млеко, тук, масло скот дает,
И цвет пшеничный всем растет,
Их питие – вино преславно. 

Иаков в сытости процвел,
Отвергся вскоре толь любимый;
Утыл и толсто расширел,
Отступством Бога он презрел,
Забыл, что спас ему он чтимый. 

Во нравах все творца чужих
И в мерзостях преогорчили:
Бесам пожерли в сквернах сих,
Богам, отцам что странны их,
От напитавша ж отступили. 

Узрев Господь, возревновал,
И раздражился Он презельно;
В сынах и дщерях злость познал,
Которых сам он снабдевал,
Се взбесновавшихся бездельно. 

Господь рек: “Сам Я отвращу
Лице Мое от всех их ныне;
И напоследок им отмщу:
Род развращенный, веру тщу,
Не буду видеть в благостыне. 

В гнев привели тем, что не Бог,
И раздражили суетою;
Народом их сломлю я рог,
Кой не народ, хотя и мног,
От глупых и людей бедою. 

От ярости уж Моея
Разжегся огнь палящ до ада;
Съест землю и плоды ея;
Все попалит страны всея
Гор основания для глада. 

Употреблю премного зол;
Пущу на них мои все стрелы;
В снедь птицам ляжет плоть на дол;
Пожрет живых зверь в произвол;
Не будут и от змиев целы. 

Внутрь истребит их страх;
Извне меч острый обесчадит:
Юн с девою погибнет в прах;
С седым младенца при сосцах
Смерть люта в век изгладит. 

Изрек бы: их рассею всех,
И память в людях уничтожу;
Когда б не для противных тех,
Которым бы не сбить в поспех,
Я в гневе коих Сам убожу. 

Еще чтоб не сказали так:
Рукою мы свершили сею,
А не Господь то всё никак;
Сей род, в чием совете мрак,
Весьма глуп мыслию своею”. 

О! ежели б все разуметь
И возмогли понять то ясно,
Чтоб ныне налящй посметь
И всё в руках уже иметь,
Что впредь велит Он самовластно. 

Как тысящи един гонить,
Как двинуть два б могли тьмы целы,
Когда б не предал Бог Сам бить?
И не дал бы Господь сломить,
Творя их воины толь смелы. 

Но боги их не таковы,
Каков есть Бог наш, велий, сильный;
Враги ж все наши хоть как львы,
Хотящи нашея главы,
Однак в них разум необильный. 

Их из Содома виноград,
И от Гоморры все их розги;
Их грозд есть токмо желчь и смрад;
Их ягода горька стократ,
Сок отравляет шумны мозги. 

Змиина ярость их вино,
И аспидов злость неисцельна.
Не Богом ли отведено,
В сокровищах заключено,
Печать на всем том зле презельна? 

В день мести то воздаст он сам,
Когда те преткнутся ногами.
О! гибели день близок вам;
И быть чему, стоит уж там:
Тем движете его вы сами. 

Своим Бог правду сотворит,
И умолен об них он будет;
Расслабленных, бессильных зрит,
Истаявших не уморит,
В конец рабов сам не забудет. 

Так рек Господь: “Их Боги где,
На коих все вы уповали?
Тук ели оных жертв везде,
И пили треб вино в чреде,
А о сотворшем не внимали. 

Да встанут, и да вас спасут;
Да в помощь вашу те потщатся;
На вас покров пусть нанесут;
Врагов за вас да потрясут,
И да исполнить то помчатся. 

Но зрите, зрите, что есмь Я;
И нет нигде другого Бога:
Мертвит, живит рука моя,
Цельба и язва от нея;
Нет, кто б исторг, когда та срога. 

На небо ону возведу,
Клянясь десницею моею,
Вещаю словом на среду,
Да будет слышимо преду:
Живу вовеки сам я с нею. 

Когда я изощрю мой меч
И на престол судебный сяду,
То тем врагов хощу посечь,
И в месть нелюбящих повлечь,
И ненавидящих поряду. 

Я кровью стрелы напою,
Наестся меч мой мяс от тела,
От тела язвенных в бою,
От глав князей, что убию,
Их попленивши грады, села”. 

Возвеселитесь, небеса,
Вы с богом нашим купно;
Да прославляет чудеса,
От древнего уже часа_,
Весь ангельский чин неотступно. 

Языки! вы с его людьми

В веселии сердец ликуйте;
Сынов род, крепость восприми
И радостию возгреми,
Все ныне славно торжествуйте. 

Отмщает Бог за вас в день сей,
И ненавидящим сурово
Он в правде воздает своей;
Земле ж его чад и людей
Есть очищение готово.

Чтобы понять – нужно вчитаться. Но искренность, вдохновение стихотворца заметны сразу, это передаётся от сердца к сердцу. Это – завет Тредиаковского, который мы вспоминаем в день его рождения.

АРСЕНИЙ ЗАМОСТЬЯНОВ

http://www.pravmir.ru/v-zhilishhe-gospodi-tvoem/