Сергей Есенин – поэт, без которого мы не можем обойтись. Самый любимый в России, подлинно народный. У меня сохранился обожженный том Есенина, который дед взял с собой на фронт летом 1941-го.

Эти стихи были необходимы миллионам, он стал задушевным собеседником самых разных людей. И в последнем своем стихотворении без фальши обратился к каждому из нас: «Друг мой…».

За тридцать лет в поэзии и в судьбе он охватил всё значимое, вместил несовместимое. Сначала – одаренный юноша, крестьянский сын, рано ставший книгочеем и сочинявший изысканные стихи.

Чуть позже – столичная богемная сенсация, в стихах – дуновения мистических течений и березовая Русь. Проскальзывает влияние Блока и Клюева, но в не меньшей степени и Гоголя. А потом – революционная буря. Есенин вместе с другими поэтами пытается создать направление в искусстве, которое было бы сродни взбаламученной эпохе. И в стихах того времени – мятеж, подчас и разрушение основ.

Очень скоро Есенин преодолевает изломанный модернизм, приходит к исповедальной повествовательности, к неприглядной правде жизни. Его герой не вполне вписывается в новую жизнь. Этот городской повеса растерян, как Григорий Мелехов. И в его монологе – внутренний раскол, который переживали в те годы многие:

Сергей Есенин с отцом (слева) и дядей. Москва. 1912 год

Я человек не новый!

Что скрывать?

Остался в прошлом я одной ногою,

Стремясь догнать стальную рать,

Скольжу и падаю другою.

Но есть иные люди.

Те

Еще несчастней и забытей.

Они, как отрубь в решете,

Средь непонятных им событий.

Я знаю их

И подсмотрел:

Глаза печальнее коровьих.

Средь человечьих мирных дел,

Как пруд, заплесневела кровь их.

Кто бросит камень в этот пруд?

Не троньте!

Будет запах смрада.

Они в самих себе умрут,

Истлеют падью листопада.

Как это откровенно и вместе с тем… аналитично. И – смело, без заискивания перед победителями. Ни один философ не объяснил с такой проницательностью, что такое революция для человека. Образ, ключевой для понимания того времени. Не только надрывная лирика, но и формулы тютчевского склада были ему подвластны.

Он многое успел в эти годы. В разгар Гражданской войны Есенин решил вступить в партию большевиков. Даже заявление написал. Но сознательные партийцы не приняли в свои ряды необузданного поэта.

«Я понимал, что из Есенина, с его резкой индивидуальностью, чуждой какой бы то ни было дисциплины, никогда никакого партийца не выйдет. Да и ни к чему это было», – вспоминал Георгий Устинов, самый рьяный коммунист из друзей Есенина. Правдисты отвергли революционную песнь Есенина «Небесный барабанщик»: «Нескладная чепуха. Не пойдет». Приговор жестокий, но вряд ли опрометчивый. Эта «маленькая поэма» интересна как политическая декларация, но написана в спешке, а потому небрежно. «Лицом к лицу» Есенин не сумел рассмотреть революцию, осмысление придет позже. «Небесный барабанщик» всё-таки вышел в журнале «Красный офицер», но событием не стал.

Есенин подчас срывался в откровенное богоборчество. Таков был стиль эпохи, стиль столичной богемы. В этом смысле он напоминал героев Достоевского. Пересказывать скандальные «загибы» не имеет смысла. В то время он едва не стал рабом творческого начала в себе самом. Но сумел поглядеть на себя со стороны, в том числе и покаянным взглядом. И эта работа стала содержанием многих его стихотворений.

Вскоре после революции он создает литературную группировку имажинистов. Ищет ключи к новому слову, к новой эпохе. В смутной идеологии нового течения есть революционность, но еще заметнее желание поставить искусство выше жизни, метафору – выше социалистического строительства. Однако в анкетах, в графе «партийность» Есенин отныне не без вызова указывал: «Имажинист». Имажинистские эксперименты кое-что добавили к есенинскому стилю, лучшее произведение в этом духе – «Пугачев». Есенин-имажинист – усложненный, изломанный. Хотя главные его темы прорываются и в этот период.

Сергей Есенин среди членов «Воинствующего ордена имажинистов». 1924 год

И вот Есенин преодолевает имажинизм, примеривает к безумному ХХ веку пушкинскую ясность. Кроме того – нередко пишет в духе городского романса. Это стихи о «чреве Москвы», о кабацкой стороне жизни, покаянные жалобы на спаленную жизнь, которые всегда будут находить отклик во многих душах. Выходило натуралистично и горько:

Вечером синим, вечером лунным

Был я когда-то красивым и юным.

Неудержимо, неповторимо

Все пролетело… далече… мимо…

Сердце остыло, и выцвели очи…

Синее счастье! Лунные ночи!

Как это не похоже на «Кобыльи корабли» и «Инонию». Стихи на редкость гармоничные – как будто они всегда существовали. И печальные до озноба. Это и называли упадничеством. Но прорывалась у Есенина и пушкинская «светлая печаль», с благословением мира даже в минуту печали:

Я теперь скупее стал в желаньях,

Жизнь моя! иль ты приснилась мне?

Словно я весенней гулкой ранью

Проскакал на розовом коне.

В последние два года Есенин работает не разгибая спины – демонстрирует силушку в разных жанрах. Он сам разработал каноны «маленькой поэмы». Это своеобразное развитие жанра лиро-эпической оды, которая в ХХ веке воспринималась как анахронизм. Есенин превратил ее в лирико-публицистический монолог с рассуждениями и отступлениями. Есенинское «преодоление модернизма», прорыв к «высокой простоте» – это путь, свойственный многим выдающимся поэтам. Но им – в ХХ веке – требовались десятилетия для такой эволюции. К своим тридцати годам поэт создал немыслимо многообразное «собрание сочинений», в котором можно проследить и юность, и зрелость, и закат.

«Ухватистая сила» Есенина – это откровенность во всём. Он постоянно делает жестокие, немилосердные к самому себе признания. «Хулиган», «скандалист» – традиционные самоназвания лирического героя. В главном это не эпатаж. Он бы солгал, если бы притворялся благопристойным господином, а ведь сказано: «Я сердцем никогда не лгу». Отсюда – необычайное читательское доверие. К Есенину прорывались даже тогда, когда он был зачислен в реестр неблагонамеренных, «чуждых нам» авторов.

Полного запрета на Есенина никогда не было, каждый год его переиздавали – хотя бы скромными тиражами. Но критика громила «есенинщину», а в школах проводилась работа по дискредитации «кулацкого поэта», певца «упадочных настроений». И в библиотеках (а они тогда были важнейшим просветительским институтом!) его книги не пропагандировались.

Жил он ускоренно. Этот ритм раздавил здоровье, расшатал нервы поэта. По существу, это было длительное самоуничтожение. Самоубийство или жертвенность? Оценивать можно по-разному, но главным было творчество, которое не самоуничтожается.

Покаянная тема – главная для Есенина. Быть может, самый сильный сюжет в русской поэзии ХХ века – «Черный человек». Свидания с собственным страшным «вторым я». Но мне хотелось бы обратить внимание на другое стихотворение – тоже одно из сокровенных для Есенина:

Сергей Есенин с сестрой Екатериной. Москва. 1925 год

Мне осталась одна забава:

Пальцы в рот и веселый свист.

Прокатилась дурная слава,

Что похабник я и скандалист.

Ах! какая смешная потеря!

Много в жизни смешных потерь.

Стыдно мне, что я в Бога верил.

Горько мне, что не верю теперь.

Золотые, далекие дали!

Все сжигает житейская мреть.

И похабничал я и скандалил

Для того, чтобы ярче гореть.

Дар поэта — ласкать и карябать,

Роковая на нем печать.

Розу белую с черною жабой

Я хотел на земле повенчать.

Пусть не сладились, пусть не сбылись

Эти помыслы розовых дней.

Но коль черти в душе гнездились –

Значит, ангелы жили в ней.

Вот за это веселие мути,

Отправляясь с ней в край иной,

Я хочу при последней минуте

Попросить тех, кто будет со мной, –

Чтоб за все за грехи мои тяжкие,

За неверие в благодать

Положили меня в русской рубашке

Под иконами умирать.

Интересная история случилась с этим стихотворением лет двадцать пять назад. Тогда песню на эти стихи эффектно исполнил популярный певец Александр Малинин. Но современные авторы взялись редактировать Есенина. Помните, как пел Малинин?

Стыдно мне, что я в Бога не верил,

Горько мне, что не верю теперь…

Совсем другая траектория покаянного чувства, банальная, предсказуемая. У Есенина всё противоречивее, сложнее. У Малинина выходило, что поэт находится за шаг до обращения к Богу. Дескать, раньше он был уверен в своем атеизме, а теперь понял, как это горько. Но у Есенина получается, что ему и сегодня «стыдно, что верил». Он в тупике. Тут всё беспросветно, кроме финального безотчетного порыва.

Есенина решили припудрить, сделать пристойнее, а стихотворение сопротивляется такой редактуре. Каждая строка в нем требует вдумчивого внимания. И «розу белую с черной жабой я хотел на земле повенчать» – это самая точная биография души, которая через грязь стремилась к свету. Так, если Есенин начинал говорить о России, о Расее, о Руси – куда-то исчезал цинизм. Он становился строже, из городского повесы превращался в восторженного мальчишку:

Я буду воспевать

Всем существом в поэте

Шестую часть земли

С названьем кратким «Русь».

Это были непритворные гимны. Ведь он шел против ветра. Вся страна мечтала о коммунистическом обществе, в котором сотрутся национальные черты, а Сергей Есенин утверждает, что «и тогда» он будет воспевать Родину, Русь… Тысячи конъюнктурных строк во славу России канули, пропали, а тут даже, когда читатель пропал, отзвук остается. И незаменимая есенинская нота в русском сердце звучит громко.

АРСЕНИЙ ЗАМОСТЬЯНОВ

http://www.pravmir.ru/drug-moy/