В современном литературоведении остро стоит задача выделения базисных структур, определяющих своеобразие отечественной словесности. Обращение к древнерусской культуре позволяет увидеть, что ее базисным компонентом является Православие, которое ставит перед человеком цель нравственного самосовершенствования, религиозного преображения личности. Л.А. Успенский видел специфику православного искусства в догмате преображения: «Преображение это понимается и передается как определенная объективная реальность в соответствии с православным учением»[1].

В творчестве Ф.М. Достоевского традиции древнерусской культуры сохраняются. В литературоведении еще не рассматривали его произведения как единую систему, связанную с такой базисной структурой отечественной культуры, как преображение личности. Между тем будущее русского человека Достоевский видел в его религиозном преображении, в создании новой национальной культуры.

 

Преображение, или обожение, личности – главная тема трудов отцов Церкви, которые были в личной библиотеке Ф.М. Достоевского: «Беседа на 6-й псалом» святого Анастасия Синаита, «Слова духовно-подвижнические» святого Исаака Сирина, «Творения» преподобного Симеона Нового Богослова, «Лествица» преподобного Иоанна Синайского, «Предание преподобного Нила Сорского о жительстве скитском», «Покаяние» святителя Тихона Задонского[2].

Преображение человека – это его возвращение к образу и подобию Божию. Святитель Григорий Нисский не отделял образ от подобия, поскольку видел путь человека в подражании Первообразу – Иисусу Христу: «Ведь образ именуется так в собственном смысле, если имеет подобие прототипу. Если же подражание далеко от предмета, то оно уже не будет его образом, но чем-то другим»[3].

По мнению Т.Р. Руди, все «общие места» житий объясняются идеей «подражания Христу»[4]. Восхождение к Первообразу лежит в основе и других жанров духовной древнерусской литературы: хожения, видения, летописания, поучения. А.В. Часовникова отмечает: «Универсальный для христианского мировоззрения закон прообразовательности предопределял особенность восприятия любого образа через его прообраз»[5]. Христианское мироощущение предполагает возможность прозрения в земном образе иного – духовного. Проявляется это через прообразовательную символику, опирающуюся на библейскую традицию, которая используется в древнерусской словесности и укореняется в традиции русской классической литературы.

Уже в первом романе «Бедные люди» Достоевский показывает восстановление образа Божиего в главном герое романа Макаре Девушкине. После морального срыва он испытывает состояние глубочайшего покаяния. Ответное письмо Вареньки пронизано воспоминаниями не только о «золотом детстве», но и о «золотом веке» всего человечества. Оно рифмуется с первым письмом Макара: в обоих письмах появляется образ «птиц небесных». Последующие два письма Макара Алексеевича становятся кульминацией романа, поскольку именно в них происходит настоящий диалог между героями. В письме героя появляются два образных ряда – «птиц небесных» и «сапог»; это означает, что его модель мира расширяется до пределов. Сочувствие и сострадание, которое испытывает герой к Вареньке, распространяется на всех «униженных и оскорбленных». Герой выходит за пределы вещного и социального мира и обращается с призывом к себе и себе подобным: «…Оглянись кругом, не увидишь ли для забот своих предмета более благородного, чем свои сапоги!» Здесь звучат проповеднические интонации. В следующем письме Девушкина звучит умиление, которое вызвал поступок его «превосходительства», благодаря чему его «дух воскресили». Великодушие Девушкина, его готовность к самоуничижению и прощению своих врагов показывает тот духовный переворот, который совершился в нем. Это письмо Макар Девушкин пишет 9 сентября, то есть на другой день после праздника Рождества Пресвятой Богородицы. С этого праздника начинается цикл двунадесятых праздников – после церковного новолетия. Так начинается новая жизнь героя.

В романе «Преступление и наказание» 8 июля, в день празднования Казанской иконы Божией Матери, Раскольников читает письмо матери, в котором говорится о молитве сестры перед образом Казанской Божией Матери, и вступает в мысленный диалог с родными. На Петровском острове он видит сон о загнанной лошади и Миколке. Жизнь сердца показана во сне Раскольникова перед преступлением: «…Он бежит подле лошадки, он забегает вперед, он видит, как ее секут по глазам, по самым глазам! Он плачет. Сердце в нем поднимается, слезы текут». Затем герой возвращается к себе через Тучков мост: «“Господи! – молил он, – покажи мне путь мой, а я отрекаюсь от этой проклятой… мечты моей!”» После молитвы Раскольников уже «тихо и спокойно смотрел на Неву, на яркий закат яркого, красного солнца. Несмотря на слабость свою, он даже не ощущал в себе усталости. Точно нарыв на сердце его, нарывавший весь месяц, вдруг прорвался. Свобода, свобода! Он свободен теперь от этих чар, от колдовства, обаяния, от наваждения!»

Большую роль в романе играет молитва матери, сестры Раскольникова и Сони, обращенная к образу Пресвятой Богородицы. Кульминацией романа становится чтение притчи о Лазаре Соней. В черновике Достоевский именно в этот момент соединяет героев: «Я сама была Лазарь умерший, и Христос воскресил меня»; «Соня идет за ним на Голгофу, в 40 шагах».

После чтения притчи о Лазаре Раскольников признается в совершенном преступлении. Он вспоминает о детях, Христе и любви: «А ведь дети – образ Христов: “Сих есть Царствие Божие”. Он велел их чтить и любить». Он напоминает о смирении, необходимости следовать воле Божией. В нем продолжает жить ребенок, дитя Господа.

После благословления матери он чувствует нечто высшее, что есть над ним, – его сердце оказывается вновь открыто для Бога. В таком состоянии он целует землю на Сенной площади рядом с Успенской или Спасской церковью: «…Он так и ринулся в возможность этого цельного, нового, полного ощущения. Каким-то припадком оно к нему вдруг подступило: загорелось в душе одной искрою и вдруг, как огонь, охватило всего. Все разом в нем размягчилось, и хлынули слезы. Как стоял, так и упал он на землю…»

Воскресение героя происходит в Сибири после болезни, в светлые пасхальные дни, после говения со всеми. Восстановление целостности героя происходит благодаря любви к Соне, пробуждению в нем сердца: «Что-то как бы пронзило в ту минуту его сердце»; «Когда он читал эту записку, сердце его сильно и больно билось». Он бросается к ее ногам в таком же цельном порыве, как когда-то публично каялся и целовал землю на площади в Петербурге рядом со Спасом на Сенной: «Как это случилось, он и сам не знал, но вдруг что-то как бы подхватило его и как бы бросило к ее ногам. Он плакал и обнимал ее колени». В первом послании апостола Иоанна говорится, что «Бог есть Любовь», любовь восстанавливает образ Божий в героях.

В подготовительных материалах к роману «Идиот» Достоевский выделяет главную черту героя – смирение. Но его кроткий герой при этом сохраняет свое достоинство и сопротивляется злу: «Окончательно всегда готов винить себя… Но когда сердце и совесть говорят ему: “Нет, это не так”, – то он это делает вопреки мнению всех». Это то смиренномудрие, о котором писал преподобный Ефрем Сирин. Сердце и совесть, «чувство непосредственной христианской любви», невинность – все это проявления христоподобия героя.

Достоевского уже волнует проблема преображения мира. Вот почему, обретя христоподобного героя, писатель пишет в черновике: «Мир красотой спасется» и «Смирение – величайшая сила». Достоевский приходит к идее «единичного добра» и «практического христианства»: «Князь только прикоснулся к их жизни, но то, что бы он мог сделать и предпринять, то все умерло с ним. Россия действовала на него постепенно. Прозрения его. Но где он только ни прикоснулся – везде он оставил неисследимую черту».

На наш взгляд, роман «Идиот» строится во многом как житие-мартирий. В нем показано три круга испытания героя: один – в Швейцарии, второй – в первой и второй частях романа, третий круг – в третьей и четвертой частях романа. Роман строится по принципу композиционного повтора. Образ «раненого сердца» становится устойчивой доминантой при изображении внутреннего мира князя Мышкина. Этот герой своими поступками на протяжении всего повествования показывает верность заповеди Иисуса Христа: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих» (Ин. 15:13). Эти слова произносит Иисус Христос во время Тайной вечери.

После покушения Рогожина и встречи с нигилистами князь Мышкин, предвидя мученический финал для себя, испытывает желание покинуть этот мир, но мужественно идет навстречу испытаниям: «Он предчувствовал, что если только останется здесь хоть еще на несколько дней, то непременно втянется в этот мир безвозвратно, и этот же мир и выпадет ему впредь на долю. Но он не рассуждал и десяти минут и тотчас же решил, что бежать “невозможно”…». Здесь угадывается евангельская аллюзия: «Душа Моя теперь возмутилась; и что Мне сказать? Отче! избавь Меня от часа сего! Но на сей час Я и пришел» (Ин. 12: 27).

В современной критике существует множество точек зрения на болезнь Мышкина[6]. По мнению Н.Н. Соломиной-Минихен, свет, который видит Мышкин, это знак посещения Божия[7]. На наш взгляд, это эсхатологическое состояние Мышкина связано с мученичеством героя. Оба приступа Мышкина – перед покушением Рогожина и на даче у Епанчиных – вводятся в контекст страстей Христовых.

Следует заметить, что временные рамки событий связаны с идеей домостроительства: повествование в романе начинается Рождественским постом, в день празднования иконы Знамения (27 ноября), а завершается Петровским постом.

В черновиках к роману «Бесы» Ф.М. Достоевский ищет жанровую форму и останавливается сначала на «губернской хронике», потом на «хронике» вообще. Жанр хроники и летописи сосредоточен на том, что происходит в двух мирах – временном и вечном, поскольку важно уловить замысел Божий о мире и увидеть, насколько те или иные личности или народы отклоняются от этого замысла или, напротив, выполняют Божию волю. Судьбы мира решатся на Страшном суде, поэтому весь роман «Бесы» находится под знаком Апокалипсиса. В подготовительных материалах к «Бесам» Достоевский пишет: «…Раненый зверь, третья часть трав погибла, блудница Востока, жена чревата – Россия».

Мысль об ответственности каждого за то, что происходит в мире, – главная идея романа. «Все и каждый один перед другим виноваты», – утверждает Степан Трофимович. Шатов говорит: «Все виноваты, все виноваты и… если бы в этом все убедились». Наконец Тихон говорит Ставрогину: «Согрешив, каждый человек уже против всех согрешил и каждый человек хоть чем-нибудь в чужом грехе виноват». Борьба со злом возможна тогда, замечает С.И. Фудель, когда каждый человек воспринимает зло не как постороннее, а как свое собственное[8]. Достоевский показывает, как происходит духовное сопротивление злу в образах Тихона, Шатова, Кириллова, Марии Лебядкиной. Даже Шигалев и Федька Каторжный оказываются способны сопротивляться злу.

На Богоявленской улице Мария Лебядкина рассказывает Шатову о том состоянии преображения, которое она испытала во время молитвы Пресвятой Богородице и земле в монастыре. С.И. Фудель видит в этом эпизоде «слезный путь обретения Церкви»[9].

Наиболее явственно категория преображения личности воплощается в романах «Подросток» и «Братья Карамазовы».

В рукописных редакциях к «Подростку» Ф.М. Достоевский вспоминает святых Феодосия Печерского и Нила Сорского. Главным средством борьбы с прилогами преподобный Нил Сорский полагает Иисусову молитву. В своем «Предании» преподобный Нил Сорский пишет о Фаворском свете, который можно обрести благодаря духовному деланию: «Зрю свет, его же мир не имать, посреди келия на одре сидя, внутрь себе зрю Творца миру»[10]. Особое внимание преподобный уделяет благодатным слезам[11].

Формой нестяжания, которое утверждает преподобный Нил Сорский, является странничество, поскольку Христос тоже был странником[12]. В романе Ф.М. Достоевского «Подросток» традиции жанра хожения проявляются в рассказах странника Макара Долгорукого. Дар благодатных слез обретает купец Скотобойников после глубочайшего раскаяния: «И получил дар слезный: кто бы с ним ни заговорил, так и зальется слезами».

Началом возрождения Аркадия Долгорукого становится воспоминание о молитве матери в день иконы Знамение. Действие благодати испытывает подросток перед встречей с Макаром Ивановичем, когда он видит луч солнца и слышит творимую странником Иисусову молитву: «Я лежал лицом к стене и вдруг в углу увидел яркое, светлое пятно заходящего солнца… и вот помню, вся душа моя как бы взыграла и как бы новый свет проник в мое сердце». В черновиках к «Подростку» есть замечание: «В этих существах, как в Макаре, – Царство Божие».

Г.Б. Пономарева заметила, что в романе «Братья Карамазовы» движение Мити Карамазова в ночь убийства и его отца во время «приключения» с Лизаветой Смердящей происходит по одному маршруту: от Соборной площади в западную часть города через мост[13]. Почему же в одном случае движение героя приводит его к падению, а в другом – преступления не происходит? На соборной площади Старой Руссы, прототипа Скотопригоньевска в романе, находится Воскресенский собор, который до 1403 года был храмом в честь Покрова Пресвятой Богородицы. Здесь хранилась главная святыня города – чудотворный образ Пресвятой Богородицы «Старорусская». Дмитрий Карамазов объясняет то, что с ним произошло в ночь преступления, как чудо: «…Слезы ли чьи, мать ли моя умолила Бога, дух ли светлый облобызал меня в то мгновение – не знаю, но черт был побежден». Возможно, ему помогает и молитва старца Зосимы Пресвятой Богородице, как это было в случае «таинственного посетителя».

Кульминацией духовного развития для Ивана является его поэма-исповедь «Великий Инквизитор», для Дмитрия – сон о матери с дитем, для Алеши – видение Каны Галилейской. Эти главы, в которых раскрываются души героев, связаны с темой заступничества Богоматери, что было замечено К.А. Степаняном[14].

Временные рамки романа охватывают праздники, связанные с заступничеством Пресвятой Богородицы: Положения ризы и пояса Богоматери, Покрова, чудо от иконы «Знамение».

В книгу, написанную Алешей со слов старца Зосимы, автор включает упоминание двух византийских житий – Алексия, человека Божия, и Марии Египетской. Эти жития объединяются идеей заступничества Богоматери и темой Фаворского света, который преобразил плоть святых.

В романе «Братья Карамазовы» Алексий, человек Божий, становится прообразом старца Зосимы: их объединяет тема «подражания Христу» как смирения и мученичества.

Безусловным центром романа является глава «Кана Галилейская», в которой показано духовное преображение человека. В Евангелии в Кане Галилейской Спаситель совершает по просьбе Богоматери первое чудо; это пример первого заступничества Пречистой Богоматери за людей. Видимо, поэтому в древнерусской живописи сюжет Каны Галилейской соотносится с Тайной вечерей, во время которой Спаситель оставил апостолам как завет евхаристию[15]. В трудах преподобного Исаака Сирина опьянение любовью Божией является сквозным мотивом и связано с евхаристической символикой (в черновике романа – «вино радости»)[16]. В романе идея Церкви как Царствия Небесного утверждается отцом Паисием, духовником старца Зосимы, а затем Алеши: «Царство Небесное, разумеется, не от мира сего, а в небе, но в него входят не иначе, как чрез Церковь, которая основана и установлена на земле».

Образ лучей заходящего солнца является сквозным в творчестве Достоевского. В романе «Братья Карамазовы» его символику объясняет старец Зосима: «…Благословляю восход солнца ежедневный, и сердце мое по-прежнему поет ему, но уже более люблю закат его, длинные косые лучи его, а с ними тихие, кроткие, умиленные воспоминания, милые образы изо всей долгой и благословенной жизни – а надо всем-то правда Божия, умиляющая, примиряющая, всепрощающая». Старец Зосима говорит о том, что, обретая «прозрачность», душа человека принимает в себя «солнце Правды» – Христа.

Свет проникает в сердце Алеши Карамазова во время чтения о Кане Галилейской: «Что-то горело в сердце Алеши, что-то наполнило его вдруг до боли, слезы восторга рвались из души его… Он простер руки, вскрикнул и проснулся…»

Перед поездкой в Мокрое Митя Карамазов совершает своего рода моление о чаше: «Боже, оживи поверженного у забора! Пронеси эту страшную чашу мимо меня!». Образом горящего сердца завершается его сон о дите: «И вот загорелось все сердце его и устремилось к какому-то свету, и хочется ему жить и жить, идти и идти в какой-то путь, к новому зовущему свету, и скорее, скорее, теперь же, сейчас!». Сны Алеши и Мити напоминают жанр видения.

Таким образом, категория религиозного преображения личности определяет особенности жанровой природы произведений (традиции жития, хожения, видения, проповеди, летописания), хронотопа (соединение вечного и временного плана), мотивов повествования (покаяние, страдание и смирение), диалоговой формы повествования (высшим проявлением которой становится молитва) и доминантной основы образов героев (образ раненого или горящего сердца). Символика образов, связанных с Царствием Небесным, восходит к синоптическим Евангелиям: «птицы небесные», «новое вино», «дом, основанный на камне», «горящий светильник», «белый свет» Фаворского преображения, «семя», упавшее в землю. Зерна этих мотивов содержатся в образном строе Псалтири.

В монастыре и скиту старцы Тихон и Зосима являют чудеса прозорливости[17].Прозорливость – это обретение премудрости. В мир несет благодать Божию странник Макар Долгорукий. Действие благодати испытывают Макар Девушкин, Варенька, Раскольников, Соня, Мышкин, Мария Лебядкина, Аркадий Долгорукий, Алеша и Дмитрий Карамазовы. Соприкосновение душ героев в романах Достоевского напоминает слова старца Зосимы о том, что «все как океан, все течет и соприкасается, в одном месте тронешь – в другом конце мира отдается». Мир в произведениях писателя показан как одна большая семья, Церковь, которая, пройдя через разъединение и уединение, начинает восстанавливаться. Это соответствует той идее всемирного единения человечества во имя Христово, о которой писал Ф.М. Достоевский в своей публицистике.